Чужак. Сапсан и нетопырь - Страница 52

Скелет в бараке был один, не считая, конечно, шныря — дневального у тумбочки. Это тоже не было случайным — значит, дело было по-настоящему важным, что даже угловые — подручные бугра к нему не допущены.

Скелет покопался в тюфяке на своей шконке, достал графитовое стило и клочок бумаги.

— Пиши, Монах — скомандовал он. Как и многие уголовники, Скелет был малограмотен и с трудом мог вывести собственное имя, настоящее, разумеется.

Деций начал писать, и по мере письма в нем росло недоумение. То, что ему диктовал Скелет — не на воровском жаргоне, а на нормальном имперском языке, что, само по себе, было удивительно, могло, фигурально выражаясь, взорвать всю каторгу. Один из заключенных обнаружил заброшенный штрек, ведший к старым выработкам вековой давности. Охрана там давно была снята. Это был готовый ход для побега. Скелет передавал неизвестному подельщику наказ, ждать его через четыре месяца с запасом продовольствия, для путешествия через степи, в определенном приметами месте, в отрогах гор. Деций понимал, что и сам побег через заброшенные каменоломни с их обвалами и, вполне возможно, иношными тварями — одни белые сколопендры чего стоят, и переход через степь, где в любой момент можно было нарваться на самалитов или имперский патруль, были смертельным риском. Но он понимал и то, что Скелет имел основания рисковать — его каторга была пожизненной.

— А ты не боишься, бугор, доверять мне такие вещи?

— Что — донесешь судакам? — фыркнул бандит. — Не боюсь, я знаю, что ты их любишь не больше моего.

— А что мне совесть не позволит выпускать душегуба на волю, тоже не боишься? Меня не зря же прозвали Монахом…

— Ты знаешь, за что я сижу? — спросил Скелет, с интересом глядя на Деция.

— За убийство в пьяном виде женщины и ее ребенка.

Скелет посопел, принимая какое-то решение. Затем сказал:

— Ладно, Монах, в жизни никому не исповедовался, но тебе скажу. Ты же, хоть и в ошейнике, правду от параши отличать умеешь?

— Если ты дашь взять тебя за голову, мне нужно положить пальцы тебе на виски…

— Хорошо, берись… Так вот, клянусь Цераписом и Маатой, что ту женщину и ребенка я не убивал и к их убийству никакого отношения не имею.

Скелет не солгал — Деций это чувствовал совершенно отчетливо, несмотря на удушливое ощущение димерита на горле. С огромным удивлением он посмотрел на уголовника.

— Но почему… почему ты не потребовал проверки на суде? Пойти на пожизненную каторгу за чужое преступление?

— Ну-ну, Монах, я же не безгрешный праведник…, - Скелет помрачнел. — Были у меня причины не проходить жреческую проверку и взять на себя вину — большего я тебе не скажу…. Но теперь ты как — со своей совестью в согласии?

— Хорошо, сделаю. — Деций не был столь уж наивен — после пяти лет на каторге наивность выветривается у любого. Он понимал, что взять на себя страшное обвинение Скелет мог, например, опасаясь, что всплывут другие его дела, которые тоже могли тянуть на "вышку". Но он уже не хотел отступать, зная, что непосредственно в омерзительном преступлении уголовник не виновен.

— Заметано. Теперь о деле. Тот, кто его начал, погиб два года назад, под обвалом. Теперь о нем знают только я и ты. А когда ты выйдешь, узнает еще один человечек — ему я доверяю. Ему — и тебе. Больше никому — понял? Я же знаю, кто ты.

— Откуда ты можешь знать, — с тоской подумал Деций… Тем более он был ошеломлен, когда Скелет произнес:

— Ты — фалантер. И тоже мотаешь не свой срок. Тебя взяли с работорговцами, но ты не торговал, а выкупал детей на волю, я знаю. — Скелет смотрел на него в упор. Потом усмехнулся тонкой умной усмешкой, которая особенно странно выглядела на его лице громилы. — Я, Монах, много грешил, но женщин и детей не обижал, я не отмороженный беспредельщик… Хочешь — проверяй дальше, я не бакланю.

Деций верил — остатки эмоционального контакта подтверждали эти слова.

— Что ты еще знаешь про фалантеров? — вырвалось у него.

— Немного… — Скелет потер лоб. — Но знаю что фалантеры — ребята правильные, трескалов среди них не водится.

— Ладно, — торопливо завершил разговор Деций. — Меня могут уже завтра утром вызвать — как я должен пронести маляву?

Получив необходимые инструкции, Деций вернулся в свой барак, чуть раньше отбоя. Улегшись на шконку, он смотрел в потолок — его койка, по распоряжению Скелета, была привилегированная, верхняя. В эту ночь ему не спалось. Он знал, что никаких претензий у администрации к нему не было — и по сути, и по стараниям того же Скелета. Но он, как и каждый заключенный, которому оставалась одна ночь до свободы, нервничал — а вдруг что-то случится. И его опасения грозили оправдаться. Примерно за час перед подъемом в зоне началась какая-то суета. Шнырь, высунувший нос за дверь барака, получил прикладом стреломета по морде — не нарушай. Ухватившись за подбитый глаз, он шепотом доложил старосте барака, что снаружи стоит усиленный наряд охраны и у соседнего барака — тоже. Это уже было серьезно. Деций занервничал еще больше. Для успокоения он проделал несколько дыхательных упражнений.

Время подъема прошло, но из барака по-прежнему не выпускали. Только через час пришла команда на построение.

Каторжники, как обычно, выстроились квадратом. Перекличка закончилась, но приказа расходиться не поступало. Деций пытался разглядеть в шеренге Скелета, но не видел его. Батя — первый центурион конвоя, начальник зоны, расхаживал в центре построения. Чего-то ожидал. К нему подбежал один из надзирателей — "судак", доложил вполголоса, каторжники навострили уши, но ничего не услышали. Центурион откашлялся и объявил во весь голос: